К публикации в газете «На краю» (экс-«Лимонка») готовится цикл стихов Бориса Березовского. Какими неведомыми путями попали к нацболам стихи олигарха, в последние годы проживающего в Лондоне, - неизвестно. Но факт остается фактом – в ближайшем номере газеты (обещает редакция) эти поэтические тексты будут опубликованы.
Героями стихов Березовского стали волжский разбойник и персонаж Достоевского, в текстах появляются отсылки к современной английской и классической русской поэзии.
В XIX веке, говорит школьная программа по литературе, было два великих поэта. На смерть первого немедля откликнулся второй. А на смерть второго с некоторым опозданием откликнулся Березовский. Вообще-то автор не упоминает фамилий, но сообщает, что «в горах Кавказа» «…дуэлянтская потеха // Закончила железный стих». Ну а «железный стих» (притом еще «облитый горечью и злостью») мы знаем, у кого был.
Вот Березовский его и уважил. И про эполеты не забыл (зачем, интересно, Лермонтов их перед дуэлью «поправил»? нервно ему было?), и любимый Михаилом Юрьевичем «Кавказ» два раза в шести строках написал, и оживил пейзаж (состоящий из «Кавказа гор» и «гор Кавказа») шумящей «в пропасти» рекой.
Впрочем, может, и не в Лермонтове дело. Просто грустные стихи про странную и трагичную жизнь поэтов приходят в такие времена, когда настоящим поэтам и правда становится трудно, в те времена, когда тяжелые испытания, клевета, тюрьма – для них всегда наготове, и даже смерть ходит с поэтами рядом, наступая на пятки, дыша в затылок.
Подборку стихов открывает «Confusion» («Смятение»). Несмотря на очевидную слабость стиха, о нем почему-то хочется говорить серьезно. Возможно, потому, что выбрана в общем-то серьезная тема. И еще потому, что в тексте есть одна талантливая строчка – на английском, впрочем, языке.
Аллюзии на текст неосимволиста Питера Синфилда «Epitaph» («Эпитафия»), написанный им для «King Crimson», начинаются уже с названия: так, в тексте Синфилда есть строка: «Confusion will be my epitaph» («Смятение» - будет моя эпитафия»). И дальше в текст Березовского органично входит цитата на языке оригинала: «Порывы ветра в сотни флейт, // И дождь стучит в окно. // Between the iron gates of fate – // Другого не дано».
И Синфилда, и Березовского волнует тема судьбы, в сравниваемых текстах понятие «судьба», «fate» встречается несколько раз.
На первом плане в «Confusion» – проблема личной судьбы, а за ней (к чему отсылает фраза из Синфилда) – и судьбы человечества. Судьба представляется жестокой, холодной, тяжелой – таковы ее «железные врата», а герой остановился, замер между этих застывших железных врат судьбы рода человеческого, в точке, где его собственная судьба замкнулась, остановилась, между ветром и дождем, и любое движение приведет к началу нового круга – нового «тура». Миг смятения. Но ничего не остается, как принять эту холодную, тяжелую судьбу, ибо – «другого не дано».
Поскольку «Confusion» и «Epitaph» перекликаются неоднократно, начинаешь воспринимать стихотворение Синфилда как некое пояснение к тексту «Confusion». Когда обращаешься к «Epitaph», внимание привлекают строки: «The fate of all mankind I see // Is in the hands of fools» («Я зрю судьбу людей Земли - // В руках глупцов она»). Ну, а в чьих руках судьба России?..
Отчасти об этом – стихотворение «По Волге»:
Над мерным плеском волн
Склонились в Волгу горы.
Здесь плыл Степана челн,
Здесь, пресекая споры,
Царем себя назвал
Разбойник дерзкий Разин,
Богатых убивал
И забирал все сразу.
Крестьяне шли к нему
С мечтой про вольну волю,
Степану одному
Здесь отдавали долю.
Средь Жигулевских гор
Сокровища он прятал,
Собой и войском горд,
Но за разбой расплату
Не ждал так скоро он.
Конец его известен –
Царем он был казнен
В Москве на Лобном месте.
В этом цикле стихов важное место занимает тема утраченного прошлого, и вместе с ним утраченной Родины:
В былое верится с трудом –
Оно ведь с настоящим порознь».
(«У Камина»)
Впереди – лишь чужбина чужая…
(«Точки над «i»)
И близкая к этим темам тема ухода – «нелегко уходить уходя…», так нелегко, что напрашивается сравнение с уходом по-свидригайловски.
Практически все стихотворения овеяны состоянием тоски, смятения, холода. Почти везде фон состояний лирического героя – туман, ветер, дождь, морось, от которых, уж конечно, веселее не станет.
Иногда, впрочем, начав с повествования о тяжелом переживании холода одиночества, герой к концу стихотворения успокаивается, уверенный, что, в конце концов, «Взвесит Бог все «во имя» и «зря» // И судом справедливым рассудит» («Точки над «i»). И тело согревают горящие в камине березовые угли, а душу – воспоминания:
«У камина»
Туман промозглый за окном,
Холодная, чужая морось.
В былое верится с трудом –
Оно ведь с настоящим порознь.
Бросает отсветы камин,
Мелькает пламя над углями.
Сегодня вечером один
Я, не загруженный делами,
Налив себе бокал вина
И протянув к камину ноги,
Решаю, какова цена
Всей пережитой мной тревоги,
И вспоминаю тех полей
В прожилках рек большую сушу,
И жар березовых углей
Мне успокаивает душу.