Сотни лет Россию лихорадит рознь, и философы ищут корень раздора в лабиринтах русской души, но раз за разом страна погружается в пучину вражды. Мы поныне свирепеем на оппонентов, плутая в трёх соснах идейных концепций, то припав к вере, то кидаясь к западным умам. Не там ищем – ответы в нашем характере, рассечённом клинком власти. Этот срез на заре российской эпохи просвещения четко описал Иван Крылов. Его басни, как зашифрованная Книга Судьбы, лишь подбери код и осознаешь логику государственной эволюции. Эти притчи звериного стиля содержат больше идеологии, нежели политические системы, экономические теории и этнические выкладки. Народ и правитель – вот две шестерни, между которыми скрежещет наша  доля, и пока мы стреляем глазами по сторонам, неприглядная истина уж два века мозолит глаза.

«Ворона и Лисица» рельефно описывает акт обмана в переходный период: лесть – как формула изъятия власти. Будущий правитель всегда «вертит хвостом и глаз не сводит» с сыра ликующих сограждан, но стоит потрафить их тщеславию – «от радости в зобу дыханье сперло». Масса, ожидая перемен, одобрительно каркает «во всё воронье горло»,  заветный сыр выпадает, а «с ним была плутовка такова» – права и богатство исчезают в хитрых лапках. Появляется Закон-«Ларчик» – свод удобных норм жития. Легко «и труд и мудрость видеть там», и  «всякий Ларчиком прекрасным любовался», но открыть его не может правовой «механики мудрец» от думского сословия, в стране оседает не мудрость, но эрзац чужих традиций и канонов, а люди раздражаются нелепым укладом жизни. Думский пожимает плечами, мол,  «открыть его  никак  не догадался», но очевидно, что «Ларчик просто открывался», если законы мерить интересами народа, а не жадностью  влиятельных господ.

Наши управленцы – как «Лягушка и Вол»: чиновники-лягушки на местах квакают под вола-президента, но в пустом бахвальстве лопаются с натуги злоупотреблений, а ротация кадров лишь укрепляет власть вола. Иначе чиновник глядит на работника – «Волк и ягнёнок» рядом, и если     «ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться», то в учреждении  «голодный рыскал Волк». Права граждан ему как наглая претензия: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое мутить питье Моё?». Никак не оправдаться перед серой мордой, орущей сквозь циничный смрад: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». А если попадёшь под злобного блюстителя в погонах – зубами клацнет и в темный лес тюрьмы уволокёт.

Империю скрепляет страх, а угроза национальной безопасности питает его – большевистская зараза, враги народа или терроризм. Удобно покрывать ошибки образом врага. «Синица» похвалялась, «что хочет море сжечь», и жители струхнули – «как будет океан и жарко ли гореть», а самые лопоухие и ушлые вмиг «с ложками явились к берегам,  чтоб похлебать ухи такой богатой». Белый дом ли горит, кавказский террор или дефолт, и народ трепещет: «Вот закипит, вот тотчас загорится!». «Не тут-то: море не горит». Глупцы, пока на липовый огонь дрожите, другие  весело снимают с варева навар. Недавно, оформляясь в больницу, я оставил вещи в приёмном отделении, выйдя покурить на крыльцо; минуты не прошло, вылетела сестра: «Ваша сумка, там не динамит?». Московский кнут и  тульский пряник, вот и весь секрет послушанья.

Госаппарат издревле неповоротлив – в царской коллегии, в комиссариате или нашем департаменте,  но Чинуша-«Белка» ловко убивается на службе. Умеючи бумаги перекладывать надо и вовремя рыкнуть: «Я по делам гонцом у барина большого; ну, некогда ни пить, ни есть, ни даже духу перевесть». 20-ть лет кремль чиновных шевелит, но сплошь волокита и нервотрёпка, а «посмотришь на дельца иного: хлопочет, мечется, ему дивятся все: он, кажется, из кожи рвется, да только все вперед не подается, как белка в колесе». Как же – на хлебном месте держат по признаку «покорного служаки», что ни персона, то «Мартышка и очки». От критики у них злоба, от совета – презрение, а будет какая реформа, то «как ни полезна вещь,  цены не зная ей, невежда про нее свой толк все к худу клонит; а ежели невежда познатней, так он ее еще и гонит». И вылетают с мест  честные работники за здравое начинание или излишнее рвение.

Госсистема – закрытый клуб, хоть двери ведомств настежь, нравы – что «Собачья дружба». Полкан с Барбосом не глупы – «о худе, о добре и, наконец, о дружбе» повествуют, хлопочут о гармонии всех министерств во имя государства: «Во всем оказывать взаимную услугу; не спать без друга и не съесть, стоять горой за дружню шерсть». Чего бы лучше? Так и есть до срока, пока какой-нибудь кремлёвский «повар, на беду, из кухни кинул кость. Вот новые друзья к ней взапуски несутся: Где делся и совет и лад? С Пиладом мой Орест грызутся,  лишь только клочья вверх летят». И раздирают фонды и другие нацпроекты на откаты и мзду.

Жизнь в бюрократической машине – это «Волк на псарне». Влезет в овчарню какой клан сдуру, а там пасутся силовые псы – псари кричат: «Ахти, ребята, вор! И вмиг ворота на запор; в минуту псарня стала адом». Возникает дело за превышения или злоупотребления, пускай кричит очередной генерал из СМИ: «Друзья! к чему весь этот шум?  Я, ваш старинный сват и кум!». Но Ловчий поседел давно  и знает, если серый пасть раззявил, то «с волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой». Бывает иначе – сбежит какая одиозная «рыжая тварь» за кордон, предчувствуя что «выслана за взятки», но открыт сезон охоты на опальных олигархов. Вроде невзначай пересекутся «Лисица и Сурок», например, в лондонском отеле, и пожалится лисица: «В трудах куска недоедала, ночей недосыпала, и я ж за то под гнев подпала; а все по клеветам». Сурок-то раньше знал про тёмные её делишки, но заклеймит её на весь свет: «Нет,  кумушка; а видывал частенько, что рыльце у тебя в пуху». Такова изнанка громких коррупционных дел.

Всюду «Слон на воеводстве». Воют овцы, «что волки-де совсем сдирают кожу с нас», и Слон кричит: «Какое преступленье! – но волки-олигархи просят, – Так овцы глупы: всего-то придет с них – с сестры по шкурке снять,  да и того им жаль отдать». Цинично словоблудит Воевода: «По шкурке, так и быть, возьмите», и сдаёт страну на откуп капиталу и госконцессиям. Другой ракурс – криминал и коммерсант или «Щука и кот». Мало бригадам в омуте ершей-фраеров обирать, норовят  в рыночном амбаре с бизнесменами-котами мышей-потребителей прищучивать, но крысы-силовики там давно пасутся и сразу отгрызают их воровские хвосты. Держава словно скотный двор, не должностные лица, а звериные натуры.

«Стрекоза и муравей» – бессмертная  матрица наших смут. Правительственная стрекоза «лето красное пропела», но зима всегда катит в народные глаза. Кризис лжецарей в 1605-ом польским игом обернулся, а Ходынская коронация с пирогами-шанежками аукнулась питерским голодом в феврале 1917-го. Швыряли коммунисты валюту рабочим запада и без штанов остались. Демократы успехами хвастались, но заокеанский кризис их приструнил играючи, а муравей-трудяга всё бурчит: «Ты все пела?... Так поди же, попляши!». И пляшет, и флагами машет, но не приговорили стрекозу, лишь на перемену климата косимся. По сию пору «Лжец» про заморское житье воркует:  «Вот там-то прямо рай! Ни шуб, ни свеч совсем не надо! И круглый божий год все видишь майский день», а в Риме огурец так с гору! Есть способ подловить – на мост поставить, «лжец ни один у нас по нём пройти не смеет: до половины не дойдет – провалится и в воду упадет». Мост – это референдум доверия и открытый разбор полётов власти, но тыщу лет хитрец твердит: «Чем на мост нам идти, поищем лучше броду». Веками ноги сводит в ледяной водице. 

После смут настает период мрачной реакции, но именно в сумраке отчётливо виден характер оппозиции. «Слон и Моська» – азбука ситуации: пока власть водит партийного Слона среди зевак-избирателей, противник заливается на него. Укажут ему: «Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет  вперед, и лаю твоего совсем не примечает», но он не ищет схватки: «Вот то-то мне и духу придает, что я, совсем без драки, могу попасть в большие забияки». У оппозиции есть партсостав, политсовет и план «захвата Петрограда», но гавкают для рейтинга, ведь партия «знать сильна, что лает на Слона». Порой найдётся идейный праведник, полезет с идеями, но не диалог выйдет, а «Осёл и соловей». Пусть он «на тысячу ладов, тянул, переливался», и смолкнут ветры от ядрёного ума, но соратник-осёл упрётся: «Тебя без скуки слушать можно, а жаль, что незнаком  ты с нашим петухом; еще б ты боле навострился,  когда бы у него немножко поучился». Зычный лозунг подавай – «к стенке контру», «мочить в сортире», а теоретические расклады – мимо ушей. Вся оппозиция в раздрае, как «Лебедь, рак и щука», а соберутся в союз,  вовсе комедия – «Квартет». В смычки ударят, и глотки дерут, а толку нет. И так, и эдак пересядут – «А все-таки Квартет нейдет на лад. Вот пуще прежнего пошли у них разборы». Воистину – «когда в товарищах согласья нет», держава чахнет, «а если корень иссушится, не станет дерева, ни вас». Получай новый 37-ой.

Крылов не о народе пишет, а о пороках его пастырей: как и тогда, у руля лишь 5% граждан, но их старания всё на карикатуру тянут. Дело не в идеологии или экономике – при любом строе у нас схожие проблемы. Ежу понятно – психология направляет, любая истина обрастает инстинктом, оставляя звериную печать. Причина в принципе организации власти, а казённые людишки  лишь копируют стиль и переносят на структуры социума. Отсюда наши потёмки и лабиринты. Если хвост виляет собакой, то несёт животину куда глаза не глядят, пока лоб не расшибёт. Несложно сделать окончательный анализ, усмехаясь на философские многотомники, тысячи религиозных откровений и геополитические талмуды.  Всё мимо, если в зеркале увидев рожу, на зрение пенять. С такой натурой проще удавиться, так нет, куда ни глянь  – ужимки и прыжки…