Дмитрий Орешкин, руководитель группы «Меркатор»:
Референдум о независимости в ПМР имеет в основе своей символическое значение. Проводится он главным образом для реализации глубокой внутренней неудовлетворенности современных российских и приднестровских элит, которые хотят – по разным причинам – продемонстрировать готовность к потенциальному объединению.
Современная российская элита, особенно в сфере внешней политики и в сфере отношений на постсоветском пространстве, очень глубоко уязвлена чувством собственной некомпетентности: она понимает, что страны СНГ все меньше ориентируются на Москву. Вместо того чтобы осознать причины этого явления, посмотрев на себя, российская элита пытается, используя те ресурсы, которые у нее есть сейчас, воссоздать видимость прежнего контроля.
В реальности та система ценностей – экономических, идеологических и прочих – которую продуцирует европейская элита, выглядит привлекательнее, чем система ценностей, которую предлагает на этом же самом конкурентном рынке Россия. Поэтому практически все западные территории бывшего СССР, за исключением Белоруссии, переориентировались на европейский центр притяжения. Вместо того, чтобы попытаться конкурировать с европейцами именно в этом поле, нынешняя российская элита пытается действовать советским методом, то есть пытается сделать вид, что контролирует какие-то территории.
Причем, естественно, у нее появляется возможность контролировать территории самые бедные и самые ненужные, а именно три непризнанных республики, которые являются в экономическом смысле «черными дырами». Никакого реального экономического потенциала у этих республик не наблюдается.
В прессе были сообщения о том, что Приднестровье задолжало Российской Федерации 700 миллионов долларов за газ. И при этом, после того как началась таможенная блокада Приднестровья, оно просило еще 50 миллионов долларов ежеквартально в виде гуманитарной помощи. Грубо говоря, миллиард долларов в год стоит Приднестровье в его современном виде. Если ПМР в каком-то виде будет присоединена к России, учитывая сложную географическую ситуацию (эта республика отделена от нас Украиной), - вообще трудно представить, что это будет такое. То есть в хозяйственном смысле Приднестровье – совершенно очевидно – проигрышное приобретение.
Но очень хочется показать, что Россия влиятельна на европейском пространстве. В связи с этим и реализуется идеология референдумов. Мы хотим показать Европе, что мы тоже не лыком шиты, и втягиваемся в заведомо проигрышную ситуацию.
При таком раскладе у Европы есть совершенно очевидный выигрыш. У нее есть развитая социокультурная инфраструктура, которая позволяет новым членам не сильно обременять европейское сообщество. Скажем, Польша начинает работать – ну работает как работает, развивается, и развивается. И опираясь на европейскую систему ценностей, в том числе, законы, принципы конкурентности, принципы транспарентности, она волей или неволей увеличивает эффективность своей экономики.
У нас такого преимущества нет. У нас нет уверенности в том, что наша экономика развивается по правильному пути, нет уверенности, что закон является непреложным правилом, и поэтому у нас эффективность ниже. Соответственно, втягивая в свою сферу влияния то же Приднестровье, мы вовсе не сделаем его процветающим. Просто потому, что для того чтобы оно стало процветающим, оттуда надо выгнать с треском коррумпированную элиту – господина Антюфеева, господина Смирнова и так далее, потому что они являются сдерживающим фактором. А мы, наоборот, будем ее там консервировать и отстаивать, защищать. Соответственно, экономически эти территории будут все более депрессивными, все более тяжелым грузом они будут ложиться на нефтегазовый баланс России, потому что только за счет нефтегазового баланса мы можем их тащить.
Очень хочется поиграть наравне с Европой в эту игру. Но игра заведомо проигрышная для нас, потому что тот не материальный, а социокультурный каркас, который обеспечивает эффективное развитие территорий, в Европе есть, а у нас нет.
Простой пример. Богатая природными ресурсами Россия имеет ВВП на душу населения 10 тысяч долларов в год – со всеми нашими нефтью, газом и прочим. А вступившая в европейскую систему ценностей либеральная Эстония – маленькая и лишенная природных ресурсов, если не считать горючих сланцев, – уже имеет 12 тысяч долларов в год, не обладая ни нефтью, ни газом, ни алмазами, завися от энергоносителей из России. Только за счет того, что у нее конкурентная, прозрачная, дружественная для бизнеса экономика.
В долгосрочной перспективе Украина, если ей удастся сохраниться в европейской системе ценностей, будет постепенно догонять Россию и в конце концов ее опередит.
А мы при всем нашем богатстве за счет неправильно расставленных приоритетов в экономическом развитии будем понемногу снижать эффективность. Забирая себе на шею дополнительные жернова в виде депрессивных регионов типа Южной Осетии, Абхазии (которая находится в глубокой разрухе), мы только тормозим собственное развитие, соответственно, снижаем эффективность нашей собственной модели развития для окружающих территорий.
Из советского опыта приведу пример: за все время существования республики Таджикистан весь валовый продукт этой республики в советские времена в 2,6 раза был ниже, чем вложенные туда Советским Союзом инвестиции. То есть это была абсолютно проигрышная в экономическом смысле стратегия, но она не обсуждалась, потому что территорию необходимо было контролировать и развивать. И мы за счет крайне невысокого уровня жизни в центральной России поднимали так называемые национальные окраины. Примерно то же самое возрождается сейчас.
Я не понимаю, зачем нам нужна Приднестровская Молдавская Республика. В экономическом смысле не нужна совершенно точно. Абхазию еще можно себе представить как экономически состоявшийся регион, но и туда нужно инвестировать чудовищное количество денег, которых в России сейчас просто нет.
Раз нет экономического смысла, значит, есть смысл политический или даже психологический. Политически я не очень хорошо понимаю, какая польза нам от Приднестровья. Это «черная дыра», которая торгует контрабандным оружием. И в этом смысле имеет политический и экономический вес только для той части силовиков, которые связаны с криминальным бизнесом и через Приднестровье по Черному морю толкают оружие на мировые рынки, легальные или (по большей части) нелегальные. Какая-то часть бизнесменов, связанная с силовым крылом нашей элиты, наверное, заинтересована в присоединении ПМР к РФ. Россия в целом, с моей точки зрения, не заинтересована.
Но есть очень сильный ментальный запрос. Поскольку и население, и элиты чувствуют себя ущербными из-за того, что европейцы и американцы делают что хотят, то для того чтобы дать символический ответ на это чувство униженного национального достоинства, и проводится референдум. Но эта символика в конечном счете стоит чрезвычайно дорого. Она не утоляет голода. Все равно большая часть стран постсоветского пространства ориентируется на Запад. И мы все равно будем чувствовать себя неполноценными. Поскольку это голод ментальный, то сколько ни съешь, все равно не насытишься: он остается и только разгорается.
Ну да, мы получим чувство глубокого удовлетворения от того, что наступим на мозоль Украине и Молдавии, показав приднестровскую самостоятельность или готовность присоединиться к России. Это большое удовольствие – надавить соседу на мозоль. Но богаче мы от этого не станем. Влиятельнее и сильнее мы от этого тоже не станем. Зато ухудшим отношения с той же Украиной, с той же Молдавией (я уж не говорю про Грузию).
Грубо говоря, в вопросе: «Вы хотите решить проблему и улучшить условия жизни или кому-то в морду дать?» - мы делаем выбор в пользу «дать в морду». По-человечески это понятно, потому что испытываешь удовлетворение, кому-то давши в морду, но в конечном счете для себя лично ты ничего не приобретаешь, кроме временного ощущения собственной значимости. Но трудно это объяснить человеку, которому очень хочется кому-то дать в морду, за то что его обидели. Поскольку России считает, что ее обидели, ей сейчас, видимо, психологически необходимо (я это хорошо понимаю и даже не осуждаю) на ком-то отыграться. Отыграемся, но себе во вред.